Текст песни Артур Халатов и Анжелика Начесова — А ты красива и опасна

«ШАНСОВ НОЛЬ»
А.Х
Ты, как чёрная кошка, ночь стучится
в окошко и луна понемножку освещает нас.
А.Н
Ты, уверенный слишком и давно не мальчишка,
ход конем белой масти, сердце на части.

ПРИПЕВ:
А ты красива и опасна со мной играешь не напрасно
моей единственною станешь все равно.
А ты, красивый и опасный над моей душою властный,
но только время зря теряешь шансов ноль.

А.Х
Ход, придуманный к дамке, но к чему эти рамки?
Я, тебя уверяю, не проиграю!
А.Н
Да, я сильная очень, но любовь между прочим,
мне твой взгляд напророчил и обесточил.

ПРИПЕВ:
А ты красива и опасна со мной играешь не напрасно
моей единственною станешь все равно.
А ты, красивый и опасный над моей душою властный,
но только время зря теряешь шансов ноль.

Любовь, похожа на игру, признаться не могу, что я тебя
люблю. Я тебя люблю.

ПРИПЕВ:
А ты красива и опасна со мной играешь не напрасно
моей единственною станешь все равно.
А ты, красивый и опасный над моей душою властный,
но только время зря теряешь шансов ноль.

ПРИПЕВ:
А ты красива и опасна со мной играешь не напрасно
моей единственною станешь все равно.
А ты, красивый и опасный над моей душою властный,
но только время зря теряешь шансов ноль. «ZERO CHANCE»
OH
You’re like a black cat, night knocking
the window and the moon illuminates us little by little.
AN
You, too confident, and have not a boy,
knight’s move white suit, heart apart.

CHORUS:
And you are beautiful and dangerous play with me was not in vain
My only become still.
And you, beautiful and dangerous on my soul overbearing,
but only time wasting your chances to zero.

OH
Progress invented a king, but what this framework?
I assure you, I will not lose!
AN
Yes, I’m very strong, but love the way,
you think I prophesied, and de-energized.

CHORUS:
And you are beautiful and dangerous play with me was not in vain
My only become still.
And you, beautiful and dangerous on my soul overbearing,
but only time wasting your chances to zero.

Love is like a play, I can not admit that I love you
I love . I love you .

CHORUS:
And you are beautiful and dangerous play with me was not in vain
My only become still.
And you, beautiful and dangerous on my soul overbearing,
but only time wasting your chances to zero.

CHORUS:
And you are beautiful and dangerous play with me was not in vain
My only become still.
And you, beautiful and dangerous on my soul overbearing,
but only time wasting your chances to zero.

кто поет ты как черная кошка ночь стучится в окошко

чСЮЕУМБЧ вХФХУПЧ. «Nautilus Pompilius»

дЙУЛПЗТБЖЙС

* обхфймху об дтхзйи уетчетби *

* реуой, лпфптще с рплб ое тбууфбчйм рп бмшвпнбн *

чУЕ, ЛФП ОЕУ

Am G C G C с ОЕУ Ч МБДПОСИ ЮХДЕУОХА ЧПДХ. пОБ ВЩМБ ЮЙУФБ Й РТПИМБДОБ. E7 Am G C G C E Am с ФБЛ ФПТПРЙМУС ХУРЕФШ Л ЧПУИПДХ. оП С ОЕДПОЕУ, С ЧУЕ ЧЩРЙМ ДП ДОБ. G C E Am G C E Am рПЧЕТШ, ЧТЕДБ, РПЧЕТШ, ЧТЕДБ, РПЧЕТШ ЧТЕДБ С ОЕ РТЙОЕУ. чЕДШ ЧУЕ, ЮФП ОЕУ, С ОЕДПОЕУ. ъОБЮЙФ С ОЙЮЕЗП ОЕ РТЙОЕУ. фЩ ОЕУ Ч ОБТПД УНСФЕОШЕ Й РТБЧДХ, Й ЧЕТБ ФЧПС ХЦЕ ФЕРМЙМБУШ Ч ОБУ. фЩ ЫЕМ, ЛБЛ УФПСМ, УЛЧПЪШ ЧЩУПЛЙЕ ФТБЧЩ, Й Ф ОЕДПОЕУ, ФЩ ЧУА РТБДХ ТБУФТСУ. ъБНЕФШ, ЧТЕДБ, ЪБНЕФШ, ЧТЕДБ, ЪБНЕФШ, ЧТЕДБ ФЩ ОЕ РТЙОЕУ. чЕДШ ЧУЕ, ЮФП ОЕУ, ФЩ ОЕДПОЕУ. ъОБЮЙФ ФЩ ОЙЮЕЗП ОЕ РТЙОЕУ. оЕУФЙ ОЙЮЕЗП ОЕ УФПЙФ ФБЛ УМПЦОП, ФЕН ВПМЕЕ, ЕУМЙ ОЕУФЙ ДБМЕЛП. й УНЩУМ Ч ФПН, ЮФП ОЕУФЙ ЮФП-ФП НПЦОП ДП ФЕИ РПТ РПЛБ ОЕ УВЕЦЙФ НПМПЛП. рПЧЕТШ, ОЙЛФП, ОЙЛПЗДБ, ОЙ ЪБ ЮФП ОЕ РТЙОЕУ УАДБ ОЙЛБЛПЗП ПЧТЕДБ. чЕДШ ЧУЕ, ЛФП ОЕУ, ОЙЛФП ОЕДПОЕУ. ъОБЮЙФ ОЙЛФП ОЙЮЕЗП ОЕ РТЙОЕУ. чУЕ, ЛФП ОЕУ, ОЙЛФП ОЕДПОЕУ. ъОБЮЙФ ОЙЛФП ОЙЮЕЗП ОЕ РТЙОЕУ. уРБУЙВП.

* тбъмхлб * (p)1986

тБЪМХЛБ, ФЩ ТБЪМХЛБ, юХЦБС УФПТПОБ. оЙЛФП ОБУ ОЕ ТБЪМХЮЙФ, мЙЫШ НБФШ УЩТБ ЪЕНМС. оЙЛФП ОБУ ОЕ ТБЪМХЮЙФ, мЙЫШ НБФШ УЩТБ ЪЕНМС. чУЕЗДБ, ЧУЕЗДБ ОБЧЕЛЙ, — фБЛ ЦБМПВОП РПА. й ОБУ У ФПВПА, НЙМПК тБЪМХЛЕ РТЕДБА. й ОБУ У ФПВПА, НЙМПК тБЪМХЛЕ РТЕДБА. ъБЮЕН ОБН ТБЪМХЮБФШУС? ъБЮЕН Ч ТБЪМХЛЕ ЦЙФШ? оЕ МХЮЫЕ МШ ОБН ТБУУФБФШУС й ДТХЗ ДТХЗБ МАВЙФШ? оЕ МХЮЫЕ МШ ОБН ТБУУФБФШУС й ДТХЗ ДТХЗБ МАВЙФШ?

— 2. ьФБ НХЪЩЛБ ВХДЕФ ЧЕЮОПК

тБДЙПМБ УФПЙФ ОБ УФПМЕ, с УНПФТА ОБ ФЕОШ ОБ УФЕОЕ. фЕОШ ЛП НОЕ РПЧЕТОХМБУШ УРЙОПК, фЕОШ ХЦЕ ОЕ ФБОГХЕФ УП НОПК. лБЛЙЕ-ФП УЛТЙРЛЙ ЗДЕ-ФП ЧРЙМЙУШ ч ЮШЙ-ФП ХЪЛЙЕ РМЕЮЙ. ьФБ НХЪЩЛБ ВХДЕФ ЧЕЮОПК, еУМЙ С ЪБНЕОА ВБФБТЕКЛЙ. ьФБ НХЪЩЛБ ВХДЕФ, ВХДЕФ ЧЕЮОПК, ьФБ НХЪЩЛБ ВХДЕФ ЧЕЮОПК, еУМЙ С ЪБНЕОА ВБФБТЕКЛЙ, еУМЙ С ЪБНЕОА ВБФБТЕКЛЙ. с ЙУРЩФ

Источник

Сергей Есенин

Все стихи на одной странице

Есть музыка, стихи и танцы, Есть ложь и лесть. Пускай меня бранят за стансы — В них правда есть. Я видел праздник, праздник мая — И поражен. Готов был сгибнуть, обнимая Всех дев и жен. Куда пойдешь, кому расскажешь На чье-то «хны», Что в солнечной купались пряже Балаханы? Ну как тут в сердце гимн не высечь, Не впасть как в дрожь? Гуляли, пели сорок тысяч И пили тож. Стихи! стихи! Не очень лефте! Простей! Простей! Мы пили за здоровье нефти И за гостей. И, первый мой бокал вздымая, Одним кивком Я выпил в этот праздник мая За Совнарком. Второй бокал, чтоб так, не очень Вдрезину лечь, Я выпил гордо за рабочих Под чью-то речь. И третий мой бокал я выпил, Как некий хан, За то, чтоб не сгибалась в хрипе Судьба крестьян. Пей, сердце! Только не в упор ты, Чтоб жизнь губя. Вот потому я пил четвертый Лишь за тебя.

Ах, как много на свете кошек.

Сестре Шуре Ах, как много на свете кошек, Нам с тобой их не счесть никогда. Сердцу снится душистый горошек, И звенит голубая звезда. Наяву ли, в бреду иль спросонок, Только помню с далекого дня — На лежанке мурлыкал котенок, Безразлично смотря на меня. Я еще тогда был ребенок, Но под бабкину песню вскок Он бросался, как юный тигренок, На оброненный ею клубок. Все прошло. Потерял я бабку, А еще через несколько лет Из кота того сделали шапку, А ее износил наш дед.

Ах, метель такая.

Корабли плывут В Константинополь. Поезда уходят на Москву. От людского шума ль Иль от скопа ль Каждый день я чувствую Тоску. Далеко я, Далеко заброшен, Даже ближе Кажется луна. Пригоршнями водяных горошин Плещет черноморская Волна. Каждый день Я прихожу на пристань, Провожаю всех, Кого не жаль, И гляжу все тягостней И пристальней В очарованную даль. Может быть, из Гавра Иль Марселя Приплывет Луиза иль Жаннет, О которых помню я Доселе, Но которы

Источник

ХАИМ НАХМАН БЯЛИК родился в 1873 году в деревне Рады (Волынской губернии) в бедной еврейской семье. Отец его служил надсмотрщиком на лесном участке у арендатора лесов и мельниц. Пять лет провел мальчик, будущий поэт, в деревенской глуши, в тиши лесов и полей, очарованный простором неба и земли, красотой природы, одновременно “простой, скромной и щедрой”. В своей автобиографии поэт вспоминает с большой любовью и благодарностью эту счастливую пору своей жизни и благословляет те магические силы, которые уже тогда наложили печать на развитие его личности. Первые глубокие впечатления, первые видения мира, первые грезы и озарения легли на детскую восприимчивую душу “как роса на травы, как легкая летняя пыль на зрелые и полные плоды”. Эту благодатную росу, по его словам, он “пронес через всю жизнь”.

Уже зрелым поэтом – в ряде прекрасных стихов – он возвращается в эту счастливую страну раннего детства, чтобы снова пережить первые откровения. Пруд, на берегу которого он мальчиком любил сидеть часами и следить за отражением неба в нем, становится для него прообразом, символом поэзии и искусства.

Коротка была та счастливая пора его жизни. Скоро отец лишился службы, и семья вынуждена была перекочевать в город Житомир, поселилась в пригороде, в Дегтярной Слободе, где ютилась в тесноте еврейская беднота. Шестилетнего Хаима Нахмана посылают в традиционную еврейскую школу, в “хедер”, к суровому учителю, “грубому и невежественному”. Правда, – из окошек хедера виден был лес, и “голоса окрестных ручьев доносились до его стен” и, по словам поэта, “они помогали мальчику учить наизусть псалмы”. Жизнь в семье между тем становилась все тяжелее, нужда – тягостнее. Отец, человек более мечтательный чем практический, выбивался из сил, чтобы кое-как прокормить свою большую семью. Он открывает маленькую корчму для приезжающих сюда крестьян, но занятие корчмаря чуждо ему, гнетет ег

Источник

У вас отключен JavaScript. Некоторые возможности системы не будут работать. Пожалуйста, включите JavaScript для получения доступа ко всем функциям.

Колыбельная!

Оо. мы что только не поем. ПОрой ну совсем не колыбельные песни)) У мамы с памятью на слова и музыку все в порядке, пару раз услышала — и в путь)) Мычать нельзя — дочь просит «не губками пой, пой ётиком» (значит со словами, ротиком)

Уставшие тараканы в голове твердили: «Угомонись, вспомни, сколько тебе лет. » А шило в попе отвечало им: «Ни фига-а-а! Жизнь только начинается. «

Когда плохо: Американка идёт к своему психоаналитику. Японка уходит в себя. И только мы с подругами идём друг другу в гости..и. » И СНОВААА СЕДАААЯ НОООЧЬ. ))))

Девочки, какая хорошая тема, давайте ее возродим. Столько добрых колыбельных здесь нашла. Спасибо автору и девочкам.Еще мне нравятся Колыбельные Веры Дворяниновой очень душевные и трогательные. В инете можно скачать ее диск. Выкладываю тексты некоторых ее Колыбельных:

А я вот своим только Алди-алди и пела (которую выложила чуть выше Chinga), или уже когда слова заканчивались, просто что-то придумывала в такт песни

Знаете, голос оказывается не столь важен, важно эмоции мамы во время исполнения колыбельной, оказывается это своего рода медитация, благотворно влияющая на маму и ребенка, цитирую:

Пение колыбельной преследует единственную цель — усыпить ребенка, поэтому мелодия используется однообразная, зачастую монотонная. При этом вовсе не обязательно обладать отменным голосом или безупречным слухом. Ребенок все равно реагирует прежде всего на тембр голоса, на мягкость исполнения, лиричность звучания, и по большому счету ему все равно, кто поет для него колыбельную — мама, папа, бабушка или дедушка. Главное — чтобы от души. А для того чтобы выйти на необходимый тембр звучания, специалисты

Источник

Часть первая. НАРОД.

(В горах Калабрии близ Стило. Задний фон — громоздящиеся горы, увенчанные снеговыми вершинами. На переднем плане — лужайка, предполагается высоко в горах. Разбитое грозою дерево: один ствол упал, другой искалечен. Солнце заходит прямо перед сценой (т. — е. там, где зрительный зал) и бросает пурпуровый свет на горы и сцену. На поверженном стволе сидят Кампанелла и Денис Понцио.

Фома (показывает в залу длинным посохом). Какое зрелище, Диониссио! Паппа! Какое зрелище! Глаза не могут насытиться, напиться. И так чуть не каждый день, когда тому не мешают грязные тучи. Наш блаженный бог учит, как надо умирать.

Фома (с глазами, вперенными в закат). Омой меня твоей воздушной кровью, боже блаженный, отче солнца. (Не оборачиваясь, кладет руку на голову мальчика.) Позволь мне помолиться тебе за меня и за отрока, который именем солнца уже постигает тебя. Ночью, когда я не вижу тебя, лик пресветлый, я слагаю тебе сонет, как другие — возлюбленным:.

Фома. Кроме души человеческой. Все создало и всем правит солнце во вселенной. И так прекрасна она, что сам господь всевышний, чистый дух, витающий вне бытия, пожелал посеять искры пламени своего на прекрасной этой почве. И одни, Диониссио, презирая непостижимую полузабытую родину, отдаются воле звезд и составов тела и становятся как бы животными и детьми солнца. Но. увы! — подлинные дети солнца, животные, прекрасны и безгрешны, ибо живут по законам естества, ничему не изменяя, — человек же, угашая в себе любовь наднебесную, грешит и, будучи позором ангелов, становится и для твари посмешищем и насильником. Но, Диониссио, другие, силясь на немощных крыльях подняться к господу несказуемому, даже поддержанные евангелием, изменяют солнцу. Словно дети, рано выпущенные из колыбели, беспомощны духовно и горьки плотью. Муд

Источник

Не пугайтесь закрытых разделов, при регистрации многие из них сразу откроются, а некоторые- по мере Вашего общения на форуме.

В качестве бонуса зарегистрировавшимся пользователям будут присланы некоторые материалы из сокровищницы Мастеров БИС ИНКУ!

Тема: 8 марта. Средняя группа.

8 марта. Средняя группа.

Всем привет! Давно уже не появлялась. Времени хватает только на перечитку написанного вами! Ну вы и строчите. На просторах нашего общения можно сто-о-о-о-о-лько найти полезного.

танец пчелки украинский из копилки ну просто класс, готовы танцевать дети и взрослые с утра до ночи, если нужно расскажу идею, очень простая. можно взять на 8 марта и весну!

Эту музыку я когда-то сбрасывала в ящик. Танец и музыка, действительно, очень заводные. У меня эту песню подпевала вся группа. А так как танцевала еще и моя дочура, которая постоянно в машине просила включить эту песню, то подсел и наш папа. Он даже про руль забывал, так входил в ритм. Не помню, сбрасывала ли я сценарий? Буду рада, если кому-то пригодится!

Винни-Пух. Если проснулись жуки, бабочки, божьи коровки, значит, в самом деле весна наступила, а вместе с ней и женский праздник. Пятачок, нам нужно срочно поздравить с этим замечательным событием мудрую Сову.

Может, заметят, а может, и нет. Разве знаешь, что пчелам в голову придет? Я притворюсь, как будто я маленькая черная тучка, тогда они не догадаются. (Имитирует, как-будто залезает на дерево с воздушным шариком и поет).

Винни: А, я знаю! Где мой волшебный горшочек? (выносит большой горшок) Смотрите, что в нём (высыпает конфеты на поднос). Угощайтесь.

Ведущая: Дорогие наши мамы и бабушки! Наши дети сегодня приготовили много подарков и сюрпризов для вас. И это не только подарки, сделанные своими руками, стихи, песни, но и танцы.

Под русскую народную мелодию «Коробейник

Источник

Онлайн чтение книги Цыганские сказки

Произошла эта история в старые года. Жила в одной деревне цыганская семья. Жили они оседло, бедно жили. Избенка у них была такая неказистая, что и поглядеть не на что: крыша покосилась, в стенах щели проглядывают, и ветер сквозь эти щели свистит.

А тут прошел слух по деревне, что в таком-то и таком-то месте клад зарыт и клад этот старинный. Вот и выбрал цыган почку потемней, запряг лошадку свою и поехал за кладом.

Подъехал цыган к тому месту, где клад зарыт, и копать принялся. Много ли, мало ли времени прошло — никто об этом не знает, только вдруг стукнулась лопата цыгана обо что-то твердое. Обрадовался цыган, стал быстрей копать. Отрыл цыган большую каменную плиту. «Вот, — думает, — подниму эту плиту и стану богатым человеком. Будет семья моя в Достатке жить, будут купцы при встрече со мной кланяться». Однако попытался цыган плиту приподнять, Да видит: пустое дело, одному никак не справиться. Рванулся цыган домой, взял с собой шурина, детей взял, тех, что постарше. Снова стали они все вместе плиту поднимать, однако плита даже не пошевелилась.

Возились, возились мужики вокруг плиты, и так и этак ее пытались поднять, да только все понапрасну: плита как в землю вросла — не сдвинуть ее с места, и все тут. Плюнули мужики и разошлись.

Однако кончим об этом говорить. Вот Иванов день подошел. Собрался народ в церкви: попа слушают. И цыган со своей семьей тут же на паперти сидит. В полночь, когда кончилась служба, стал народ расходиться. А в ту пору все в лаптях ходили, из лыка березового сплетенных. Вот идет цыган от церкви, смотрит под ноги: что такое? От одного лаптя сияние исходит. Пригляделся цыган, а это цветок диковинный в лапте у него застрял. Показал он цветок матери своей, а та ему и говорит:

— Сынок, счастье-то какое! Раз в году это только бывает — на Иванов день. Расцветает этот цвето

Стихотворения про Кошек

зимний вечер.

Тихо, опять будет тайна.

Нет никого,но колышется шторка.
Кто там за шторой? Ответь — не молчи!
Может быть ветер устроил разборки?
Что там за тайна таится в ночи?

Скрип половицы в пустом коридоре,
Только вокруг не видать ни души.
Всё повторяется снова,но вскоре:
Шум,разговоры,игра. Малыши?!

Птица присела,стучится в окошко,
В спальне пустой загорается свет.
Выгнула спину вдруг чёрная кошка.
Может привиделоь. Тихо в ответ.

Тихо — на стенах тут красные пятна.
Нет — это блики от фар во дворе.
Кто-то незримый бормочет невнятно.
Прятки. Так ночь и не время игре.

Тайная тайна есть там за диваном,
Где-то в чулане затих чей-то страх.
Кто-то крадётся в ночи(без обману),
Видится мир в чёрно-белых тонах.

Что там за шум?С полки падает книжка,
Охи,да вздохи. «Включите мне свет!»
Да не трясись — скоро утро,зайчишка.
Сполохи,зарево — вот и рассвет.

Скрип половицы в пустом коридоре,
Вновь стало тихо — откройте секрет.
Темень и свет. Где же истина в споре?
Утро наступит и будет ответ.

Совершенно ни о чём.

Постучался за окошком
В гости ветерок ко мне.
И вспугнул случайно кошку,
Что сидела на окне.

Зашуршали нежно шторы,
Пробежался холодок.
Я писать забросил шпоры,
И на пол упал листок.

Замурчала кошка Кэтти,
Носом ткнувшись мне в плечо.
Написал я строки эти
Совершенно ни о чем.

Подросла немного кошка,
Хулиганка моя крошка,
Третий месяц ей пошел,
Наконец-то мир пришел.

Мы ругаться перестали,
В туалет ходить уж стали,
В общем начали дружить,
По тихоньку будем жить.

Только вот еще беда,
Не поделим никогда,
Наш компьютер меж собой,
Между нами сразу бой.

Лезет кнопки все нажать,
То по клавке погулять,
Словно это тротуар,
А у ней открылся дар.

То готова мышь поймать,
Да по коврику скакать,
По дисплею лапой водит,
Умный вид все производит.

Все картинки пролистает,
Носом текст весь прочитает,
А потом начнет играть,
Прыгать провода кусать.

То вдруг вцепится зубами,
В руку мне, а то когтями,
Хоть играя и шутя,
Но ведь больно иногда.

Так весь день идет война,
Брошу и уйду тогда,
Та же следом и за мной,
Видно скучно ей одной.

А компьютер ей не нужен,
Я один в него погружен,
Ей охота поиграть,
Иль с собой играть позвать.

Весь в царапинах хожу,
С ней пока еще дружу,
Наша жизнь теперь такая,
Веселит Марго играя.
26.05.2013г

Вышла кошка погулять,
Ласки в жизни поискать,
Помурлыкать, поиграть
И к котам поприставать.

Стала выбирать кота,
От усов и до хвоста
Все смотрела, выбирала,
Но оценивать устала,

Бегать долго не хотела,
Рядом нужного узрела
И решила, не таясь,
Применить кошачью власть.

Спину стала выгибать,
Коготочки выпускать,
Замурлыкала на ушко —
Мне никто не чешет брюшко.

Кот недолго сомневался,
От любви не отказался,
Хвост трубой, усы торчком,
И за кошечкой бегом.

Котик с кошечкой шалят,
Расставаться не хотят
И встречаются тайком
Утром, днем и вечерком.

И коту открыт секрет –
Что другой для счастья нет!

Я в белое одела Боль свою.

Я в белое одела Боль свою.
Зачем не в черное вы спросите? …. Отвечу.
Пока еще жалею и пока люблю,
Пока еще надеюсь я на встречу.

Перестелила простынь и свечу зажгла.
Пусть одиночество…я к нему привычна.
И только Боль в белых кружевах
В висках моих стучится истерично.

И жмется по углам квартиры мрак.
И в дверь скребется ночь…как будто кошка.
И только Боль в злосчастных кружевах
Сжимает мое сердце в крошечных ладошках.

В моих пропитанных кошмаром снах
Спасенья нет. И там… чужие лица.
И Боль нарядная слезою на глазах
На миг застыла на моих ресницах.

Былого тени за моей спиной
Гримасы строят…думают не вижу.
Лишь Боль-подруга за одно со мной,
Ее дыхание я рядом слышу.

Я не гоню ее, пускай живет.
Ключи от дома дам. А домик…сердце.
Ведь Боль моя не давит, не гнетет,
Не посыпает раны горьким перцем.

Я не стараюсь с Болью той сражаться.
Стучит в висках? Пускай…терпеть могу.
Она не позволяет мне сломаться.
Пока болит, Я ЧУВСТВУЮ…Я ВЕРЮ…Я ЖИВУ!

Смотрит кошка за окно

Не поймала мышку кошка,
Огорчилась,бедная.
Села скромно у окошка,
Ну и мышка,вредная!

Смотрит кошка за окно,
А на ветке птичка.
Да уж, очень высоко,
Забралась синичка.

Не достать ее,досада!
Горько очень стало.
«Будет ныне мне, награда?»-
кошка вопрошала.

«Будет-будет,ну конечно!»
отвечал хозяин.
Полезай скорей на печку,
Я ж,котлеты жарить.

Кошка мудро посмотрела,
Не пойду,тут солнце.
Да и спать уж захотела,
Приютило вот,оконце.

Кто поет ты как черная кошка ночь стучится в окошко

Анна Ахматова «Чётки»

Было душно от жгучего света,
А взгляды его — как лучи.
Я только вздрогнула. Этот
Может меня приручить.
Наклонился — он что-то скажет.
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.

Не любишь, не хочешь смотреть.
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застил туман,
Сливаются вещи и лица.
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне. Улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся.
И загадочных, древних ликов
На меня поглядели очи.
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.

Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза его.
Томилось сердце, не зная даже
Причины горя своего.

Безветрен вечер и грустью скован
Под сводом облачных небес,
И словно тушью нарисован
В альбоме старом Булонский Лес.

Бензина запах и сирени,
Насторожившийся покой.
Он снова тронул мои колени
Почти не дрогнувшей рукой.

Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»
И моего коснулся платья.
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных.
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.

А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса —
Ты первый раз одна с любимым».

Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.

Навсегда забиты окошки.
Что нам, изморозь иль гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.

О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.

После ветра и мороза было
Любо мне погреться у огня.
Там за сердцем я не уследила,
И его украли у меня.

Новогодний праздник длится пышно,
Влажны стебли новогодних роз,
А в груди моей уже не слышно
Трепетания стрекоз.

Ах! не трудно угадать мне вора,
Я его узнала по глазам.
Только страшно так, что скоро, скоро
Он вернет свою добычу сам.

. И на ступеньки встретить
Не вышли с фонарем.
В неровном лунном свете
Вошла я в тихий дом.

Под лампою зеленой,
С улыбкой неживой,
Друг шепчет: «Сандрильона,
Как странен голос твой. «

В камине гаснет пламя;
Томя, трещит сверчок.
Ах! кто-то взял на память
Мой белый башмачок

И дал мне три гвоздики,
Не подымая глаз.
О милые улики,
Куда мне спрятать вас?

И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.

Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними,
Когда при мне произносят
Короткое, звонкое имя?

Иду по тропинке в поле
Вдоль серых сложенных бревен.
Здесь легкий ветер на воле
По-весеннему свеж, неровен.

И томное сердце слышит
Тайную весть о дальнем.
Я знаю: он жив, он дышит,
Он смеет быть не печальным.

Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз.
В моем тверском уединенье
Я горько вспоминаю Вас.

Прекрасных рук счастливый пленник,
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели Вы,

Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но все сильней скучает кровь.

И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет Вам
Кто стать звенящими поможет
Еще не сказанным словам?

. И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: «Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой!

Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы любви.

Ты давно перестала считать уколы —
Грудь мертва под острой иглой,
И напрасно стараешься быть веселой —
Легче в гроб тебе лечь живой. «

Я сказала обидчику: «Хитрый, черный,
Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный,
Влюбленный в меня навсегда!»

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем. И она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха

И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные,
Несытые взгляды твои!

Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною.

Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя веселая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
И ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.

Лишь голос твой поет в моих стихах,
В твоих стихах мое дыханье веет.
О, есть костер, которого не смеет
Коснуться не забвение, ни страх.
И если б знал ты, как сейчас мне любы
Твои сухие розовые губы!

У меня есть улыбка одна.
Так. Движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу —
Ведь она мне любовью дана.

Все равно, чтоты наглый и злой,
Все равно, что ты любишь других.
Предо мной золотой аналой,
И со мной сероглазый жених.

Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.

И я стану — Христос, помоги! —
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки.

Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии словной твоей
Разве можно оставить пробелы?

Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,

И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнуться лукаво.
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.

В последний раз мы встретились тогда
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.

Он говорил о лете и о том,
Что быть поэтом женщине — нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость —

Затем, что воздух был совсем не наш,
А как подарок Божий — так чудесен,
И в этот час была мне отдана
Последняя из всех безумных песен.

Здравствуй! Легкий шелест слышишь
Справа от стола.
Этих строчек не допишешь —
Я к тебе пришла.
Неужели ты обидишь
Так, как в прошлый раз:
Говоришь, что рук не видишь,
Рук моих и глаз.
У тебя светло и просто.
Не гони меня туда,
Где под душным сводом моста
Стынет грязная вода.

Цветов и неживых вещей
Приятен запах в этом доме.
У грядок груды овощей
Лежат, пестры, на черноземе.

Еще струиться холодок,
Но с парников снята рогожа.
Там есть прудок, такой прудок,
Где тина на парчу похожа.

А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволновано и тихо,
Что там живет большой карась
А с ним большая карасиха.

Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи.

Иволги кричат в широких кленах,
Их ничем до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зеленых
Ос веселых отгонять.

На дороге бубенец зазвякал —
Памятен нам этот легкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
Песенку о вечере разлук.

Мальчик сказал мне: «Как это больно!»
И мальчика очень жаль.
Еще так недавно он был довольным
И только слыхал про печаль.

А теперь он знает все не хуже
Мудрых и старых вас.
Потускнели и, кажется, стали уже
Зрачки ослепительных глаз.

Я знаю: он с болью своей не сладит,
С горькой болью первой любви.
Как беспомощно, жадно и жарко гладит
Холодные руки мои.

Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь.
Прости меня, мальчик веселый,
Что я принесла тебе смерть. —

За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.

Я думала: ты нарочно —
Как взрослые хочешь быть.
Я думала томно-порочных
Нельзя, как невест, любить.

Но все оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,

Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?

И смерть к тебе руки простерла.
Скажи, что было потом?
Я не знала как хрупко горло
Под синим воротником.

Прости меня, мальчик веселый,
Совенок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.

Он длится без конца — янтарный, тяжкий день!
Как невозможна грусть, как тщетно ожиданье!
И снова голосом серебряным олень
В зверинце говорит о северном сиянье.

И я поверила, что есть прохладный снег
И синяя купель для тех, кто нищ и болен,
И санок маленьких такой неверный бег
Под звоны древние далеких колоколен.

Что ты видишь, тускло на стену смотря,
В час, когда на небе поздняя заря?

Чайку ли на синей скатерти воды,
Или флорентийские сады?

Или парк огромный Царского Села,
Где тебе тревога путь пересекла?

Иль того ты видишь у своих колен,
Кто для белой смерти твой покинул плен?

Нет, я вижу стену только — и на ней
Отсветы небесных гаснущих огней.

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
— И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

Здесь все то же, то же, что и прежде,
Здесь напрасным кажется мечтать.
В доме, у дороги непроезжей,
Надо рано ставни запирать.

Тихий дом мой пуст и неприветлив,
Он на лес глядит одним окном.
В нем кого-то вынули из петли
И бранили мертвого потом.

Был он грустен или тайно-весел,
Только смерть — большое торжество.
На истертом красном плюше кресел
Изредка мелькает тень его.

И часы с кукушкой ночи рады,
Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я. Конокрады
Зажигают за холмом костер.

И, пророча близкое ненастье,
Низко, низко стелется дымок.
Мне не страшно. Я ношу на счастье
Темно-синий шелковый шнурок.

Где-то кошки жалобно мяукают,
Звук шагов я издали ловлю.
— Хорошо твои слова баюкают:
Третий месяц я от них не сплю.

Ты опять, опять со мной, бессонница!
Неподвижный лик твой узнаю.
Что, красавица, что, беззаконница,
Разве плохо я тебе пою?

Окна тканью белою завешены,
Полумрак струится голубой.
Или дальней вестью мы утешены?
Отчего мне так легко с тобой?

Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти Господа моля.
Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.

Журавль у ветхого колодца,
Над ним, как кипень, облака,
В полях скрипучие воротца,
И запах хлеба, и тоска.

И те неяркие просторы,
Где даже голос ветра слаб,
И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.

Углем наметил на левом боку
Место, куда стрелять,
Чтоб выпустить птицу — мою тоску —
В пустынную ночь опять.

Милый! Не дрогнет твоя рука,
И мне недолго терпеть.
Вылетит птица — моя тоска,
Сядет на ветку и станет петь.

Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,
Раскрывши окно, сказал:
«Голос знакомый, а слов не пойму», —
И опустил глаза.

31 января 1914
Петербург

Помолись о нищей, о потерянной,
О моей живой душе,
Ты, всегда в путях своих уверенный
Свет узревший в шалаше.

И тебе, печально-благодарная,
Я за это расскажу потом,
Как меня томила ночь угарная,
Как дышало утро льдом.

В этой жизни я немного видела,
Только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
И сестры не предала.

Отчего же бог меня наказывал
Каждый день и каждый час?
Или это Ангел мне указывал
Свет, невидимый для нас.

Вижу выцветший флаг над таможней
И над городом желтую муть.
Вот уж сердце мое осторожней
Замирает, и больно вздохнуть.

Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.

Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.

Плотно сомкнуты губы сухие.
Жарко пламя трех тысяч свечей.
Так лежала княжна Евдокия
На душистой сапфирной парче.

И, согнувшись, бесслезно молилась
Ей о слепеньком мальчике мать,
И кликуша без голоса билась,
Воздух силясь губами поймать.

А пришедший из южного края
Черноглазый, горбатый старик,
Словно к двери небесного рая,
К потемневшей ступеньке приник.

Дал Ты мне молодость трудную.
Столько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести?
Долгую песню, льстивая,
О славе поет судьба.
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.

19 декабря 1912

Солнце комнату наполнило
Пылью жаркой и сквозной.
Я проснулась и припомнила:
Милый, нынче праздник твой.
Оттого и оснеженная
Даль за окнами тепа,
Оттого и я, бессонная,
Как причастница спала.

Ты пришел меня утешить, милый,
Самый нежный, самый кроткий.
От подушки приподняться нету силы,
А на окнах частые решетки.

Мертвой, думал, ты меня застанешь,
И принес веночек неискусный.
Как улыбкой сердце больно ранишь,
Ласковый, насмешливый и грустный.

Что теперь мне смертное томленье!
Если ты еще со мной побудешь,
Я у Бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.

Умирая, томлюсь о бессмертьи.
Низко облако пыльной мглы.
Пусть хоть голые красные черти,
Пусть хоть чан зловонной смолы.

Приползайте ко мне, лукавьте,
Угрозы из ветхих книг,
Только память вы мне оставьте,
Только память в последний миг.

Чтоб в томительной веренице
Не чужим показался ты,
Я готова платить сторицей
За улыбки и за мечты.

Смертный час, наклонясь, напоит
Прозрачной сулемой.
А люди придут, зароют
Мое тело и голос мой.

Ты письмо мое, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоем пути.

Не гляди так, не хмурься гневно,
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я —

В этом сером, будничном платье,
На стоптанных каблуках.
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.

Ты письмо мое, милый, не комкай,
Не плачь о заветной лжи
Ты его в твоей бедной котомке
На самое дно положи.

Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи,
И темная епитрахиль
Накрыла голову и плечи.

Не тот ли голос: «Дева! Встань. »
Удары сердца чаще, чаще.
Прикосновение сквозь ткань
Руки, рассеянно крестящей.

1911, Царское Село

В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашу встречу, мальчик мой веселый.

Только ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок.
А на жизнь мою лучом нетленным
Грусть легла, и голос мой незвонок.

Со дня Купальницы-Аграфены
Малиновый платок хранит.
Молчит, а ликует, как Царь Давид.
В морозной келье белы стены,
И с ним никто не говорит.

Приду и стану на порог,
Скажу: «Отдай мне мой платок!»

Я с тобой не стану пить вино,
Оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю я — у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.

А у нас — тишь да гладь,
Божья благодать.

А у нас — светлых глаз
Нет приказу поднимать.

Вечерние часы перед столом,
Непоправимо белая страница,
Мимоза пахнет Ниццей и теплом,
В луче луны летит большая птица.

И, туго косы на ночь заплетя,
Как будто завтра нужны будут косы,
В окно гляжу я, больше не грустя,
На море, на песчаные откосы.

Какую власть имеет человек,
Который даже нежности не просит.
Я не могу поднять усталых век,
Когда мое он имя произносит.

Как вплелась в мои темные косы
Серебристая нежная прядь —
Только ты, соловей безголосый,
Эту муку сумеешь понять.

Чутким ухом далекое слышишь
И на тонкие ветки ракит,
Весь нахохлившись, смотришь — не дышишь,
Если песня чужая звучит.

А еще так недавно, недавно
Замирали вокруг тополя,
И звенела и пела отравно
Несказанная радость твоя.

«Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра.

Поседели твои волосы. Глаза
Замутила, затуманила слеза.

Ты уже не понимаешь пенья птиц,
Ты ни звезд не замечаешь, ни зарниц.

И давно удары бубна не слышны,
А я знаю, ты боишься тишины.

Я пришла тебя сменить, сестра,
У лесного, у высокого костра.

«Ты пришла меня похоронить.
Где же заступ твой, где лопата?
Только флейта в руках твоих.
Я не буду тебя винить,
Разве жаль, что давно, когда-то,
Навсегда мой голос затих.

Мои одежды надень,
Позабудь о моей тревоге,
Дай ветру кудрями играть.
Ты пахнешь как пахнет сирень,
А пришла по трудной дороге,
Чтобы здесь озаренной стать.

И одна ушла, уступая,
Уступая место другой,
И неверно брела, как слепая,
Незнакомой узкой тропой.

И все чудилось ей, что пламя
Близко. Бубен держит рука.
И она как белое знамя,
И она как свет маяка.

42. СТИХИ О ПЕТЕРБУРГЕ

Вновь Исакий в облаченьи
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпеньи.
Конь Великого Петра.

Ветер душный и суровый
С черных труб сметает гарь.
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.

Сердце бьется ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.

Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной —
И в руке твоей навеки
Неоткрытый веер мой.

Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес.
В миг, когда над Летним Садом
Месяц розовый воскрес —

Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Ах! любовь утолена.

Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, —
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.

Меня покинул в новолунье
Мой друг любимый. Ну, так что ж!
Шутил: «Канатная плясунья!
Как ты до мая доживешь?»

Ему ответила, как брату,
Я, не ревнуя, не ропща,
Но не заменят мне утрату
Четыре новые плаща.

Пусть страшен путь мой, пусть опасен,
Еще страшнее путь тоски.
Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки.

Оркестр веселое играет,
И улыбаются уста,
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!

Знаю, знаю — снова лыжи
Сухо заскрипят.
В синем небе месяц рыжий,
Луг так сладостно-покат.

Во дворце горят окошки,
Тишиной удалены,
Ни тропинки, ни дорожки,
Только проруби темны.

Ива, дерево русалок,
Не мешай мне на пути!
В снежных ветках черных галок,
Черных галок приюти.

1913.Октябрь
Царское Село

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое,
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

Протертый коврик под иконой,
В прохладной комнате темно,
И густо плющ темно-зеленый
Завил широкое окно.

От роз струится запах сладкий,
Трещит лампадка, чуть горя.
Пестро расписаны укладки
Рукой любовной кустаря.

И у окна белеют пяльцы.
Твой профиль тонок и жесток.
Ты зацелованные пальцы
Брезгливо прячешь под платок.

А сердцу стало страшно биться,
Такая в нем теперь тоска.
И в косах спутанных таится
Чуть слышный запах табака.

Все, как раньше. В окна столовой
Бьется мелкий метельный снег.
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.

Я спросила: «Чего ты хочешь?»
Он сказал: «Быть с тобой в аду».
Я смеялась: «Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду».

Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».

И глаза, глядящие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни один не двинулся мускул
Просветленно-злого лица.

О, я знаю: его отрада —
Напряженно и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.

Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.

И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом.
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня.

У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен,
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.

Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье,
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы.

49. ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ

В то время я гостила на земле
Мне дали имя при крещенье — Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха,
Так дивно знала я земную радость
И праздников считала не двенадцать,
А столько, сколько было дней в году.
Я, тайному велению покорна,
Товарища свободного избрав,
Любила только солнце и деревья.
И осенью, однажды, иностранку
Я встретила в лукавый час зари,
И вместе мы купались в теплом море.
Ее одежда странной мне казалась,
Еще страннее — губы. А слова,
Как звезды, падали сентябрьской ночью.
И стройная меня учила плавать,
Одной рукой поддерживая тело
Неопытное на тугих волнах.
И часто, стоя в голубой воде,
Она со мной неспешно говорила,
И мне казалось, что вершины леса
Слегка шумят, или хрустит песок,
Иль голосом серебряным волынка
Вдали поет о вечере разлук.
Но слов ее я помнить не могла
И часто ночью с болью просыпалась.
Мне чудился полуоткрытый рот,
Ее глаза и гладкая прическа.
Как вестника небесного, молила
Я девушку печальную тогда:
«Скажи, скажи, зачем угасла память,
И, так томительно лаская слух,
Ты отняла блаженство повторенья. »
И только раз, когда я виноград
В плетеную корзину собирала,
А смуглая сидела на траве,
Глаза закрыв и распустивши косы,
И томною была и утомленной
От запаха тяжелых синих ягод
И пряного дыханья дикой мяты,
Она слова чудесные вложила
В сокровищницу памяти моей.
И, полную корзинку уронив,
Припала я к земле сухой и душной,
Как к милому, когда поет любовь.

Анна Ахматова Чётки
«Стихи о любви и стихи про любовь» — Любовная лирика русских поэтов & Антология русский поэзии. © Copyright Пётр Соловьёв